Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заметки по четвергам. Соотношение текст-линия.

Текст — Лена Лагутина. Иллюстрация — Юлия Стоцкая. 

Детство лежало внутри как спящая собака, свернувшись калачиком. И вдруг, будто при приближении хозяина – тотчас подняло голову, ушки на макушке, ясные глаза, вскочило. Будто и не спало вовсе. Это все произошло, когда умер папа.

Когда умер папа, вдруг оказалось, что моя связь с ним гораздо сильнее, чем я думала. Мама с папой развелись много лет назад, потом мы уехали, и я лишь раз в несколько месяцев говорила с ним по телефону. Трубку всегда брала его жена, и потому изрядную часть разговора нужно было посвятить ей, ее новостям, ее успехам на работе, ее зарубежным командировкам. Ну а чему еще? – собственных детей у нее не было, и с отцом они тоже никого не родили, хотя она была намного младше него.

Потом к телефону подходил папа, расспрашивал про меня, Манишмайку, брата, очередной раз наставлял не забывать русский язык, обязательно всякий раз вспоминал свою маму, бабушку Лею, и голос у него начинал дрожать.

***

Мать моего отца, Лея, овдовела, когда ей было тридцать шесть лет, к тому времени она уже была матерью восьмерых детей. Если бы Яков, ее муж, не умер скоропостижно, она бы, конечно, продолжала рожать, они были очень религиозны.

Шестеро детей Леи и Якова, включая моего папу, дожили до преклонных лет. Самый старший, Гершон, летчик, погиб во время финской компании. Спустя много лет, когда бабушки уже давно не было в живых, папа сообщил нам с братом по телефону: «Благородные финны, – сказал он нараспев, – разыскали нас в Волгограде, чтобы сообщить, что они нашли могилу Гершона». Они же рассказали историю гибели Гершона. Его самолет подбили, а потом подобрали его, обгоревшего, но еще живого, и он несколько дней мучительно умирал в финском госпитале.

А восьмой их ребенок умер в возрасте нескольких месяцев – Лея до рассвета уходила на работу, а старшие дети взялись купать его и застудили.

Моего отца звали Михаил, его братьев и сестер – Зельда, Вениамин, Ханна, Исаак и Сарра. Перед самой войной дед Яаков умер прямо на Седер, подавившись рыбьей костью за праздничным столом. Бабушка осталась одна со всем этим выводком в Сталинграде, прямо накануне войны, и потом уходила пешком из горящего города с шестью детьми.

Когда после окончания моего двухгодичного московского контракта я возвращалась в Иерусалим, позвонила папе. Он только что похоронил жену и остался совсем один.

–  Пап, – сказала я, – может, поедем в Израиль? Чего ты там один совсем будешь?

– Нет, что ты, дочка, куда я от моих могил…

Я усмехнулась. Подумала, что с живыми детьми старому человеку должно хотеться больше быть, чем с могилами родных. По идее.

Кладбища никогда для меня не были местом сакральным – ни могилы великих, места паломничества и преклонения, ни могилы родных, для меня существующих после смерти в другом измерении. Я всегда с ними разговариваю, советуюсь, смеюсь. А на могилы не хожу. Они на меня не обижаются, мои близкие, я уверена. Каждый день я с ними разговариваю, каждый божий день.

Поэтому отцовское замечание для меня было слишком патетичным, папа вообще к старости стал все больше впадать в патетику, всегда ему свойственную. К примеру, говорил по телефону: «Знаю, я грешник, себя убиваю, но снова стал курить. Одна радость у меня осталась». Бесполезно было убеждать, хоть и два инфаркта.

На похороны я не успела. Он позаботился, чтоб его предали земле в тот же день, как положено по еврейскому закону, и так и было сделано. О смерти папы я узнала из короткого письма его раввина, которое пришло мне 31 августа на электронную почту, и в тот же день его похоронили. Я приехала через месяц, и впервые поехала на участок еврейского кладбища на краю города, который больше чем на половину был заполнен теперь могилами моих родственников по отцовской ветке. Бабушка Лея, старший брат Вениамин со своей женой Лилей, средний брат Исаак, Исаня, который меня особенно любил и всегда говорил мне, малышне: «Аленка, красивая девчонка» (это он с отцом на фотографии) , рядом сестра Ханна, и свежая папина могила рядом с его старшей сестрой Зельдой, умершей годом раньше. Они из всех шестерых были между собой как-то по-особенному близки, папа и Зельда, хотя она много лет жила в Москве, уехав туда за мужем…

И вот тут мое детство и проснулось у меня в животе, как собака, спавшая до этого калачиком.

Но я все никак не могу записать как следует эти истории. Я все еще пишу заметки. По четвергам.