Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заглавное  фото:  Ольга Вальтер –   photo ©  Nadine Reding (Atelier Reding fokore, Bern) 

В музее MUZA – Эрец-Исраэль в Тель-Авиве до начала февраля 2026 года проходит удивительная выставка «Евгений и Яков Хенкины: параллельные воспоминания (Образы памяти)». Предыстория этой экспозиции не менее удивительна. Предлагаем вам интервью Маши Хинич с Ольгой Вальтер – внучкой Якова Хенкина.  (Интервью первоначально опубликовано на портале Jewish.Ru)

– Только не называйте меня хранительницей архива.
 – А кто же Вы в данном случае, Ольга?
– Одна моя подруга называет меня научно-исследовательским институтом с маленьким заводиком – НИИ наследия братьев Хенкиных. Потому что мне приходится заниматься всем: от научных изысканий до поисков специалистов по хранению старых снимков.

– Тогда расскажите, как же так вышло, что семейный архив, когда-то лежавший на антресолях, коробки с плёнками и баночки химикатов с надписями на немецком языке обернулись для вас не только делом жизни, но и способом восприятия настоящего. Благодаря старым фотографиям, архиву братьев Якова и Евгения Хенкиных, вы прошли путь от детского любопытства до профессиональной работы с крупнейшими музеями, путь от Петербурга к Лозанне, Парижу, Берлину и Тель-Авиву. Вы рассказывали, как ваша личная история менялась под влиянием найденных изображений как плёнки переживали переезды, потопы и отсутствие холодильников, как чудеса совпадений привели к книгам и выставкам, и почему запах уксуса в один день может означать потерю целого мира.
Когда и как Вы впервые почувствовали, что семейная история перестала быть прошлым и стала происходить с Вами – здесь и сейчас?
– Это произошло еще до общественного резонанса, ещё до больших выставок и громких публикаций. В начале 2000-х годов у нас появились первые фотографии: две пленки напечатал петербургский фотограф Александр Китаев, и на это у него ушло две недели; хрупкие пленки было страшно разворачивать.Тогда же стало очевидным, что негативы могут хранить немало интересного. Но прошло еще 12 лет до того, как стало возможным сканировать пленки, и мы постепенно смогли увидеть все, что на них было. Довольно быстро пришло понимание масштаба происходящего, и вместе с ним чувство ответственности за будущее фотографий. Это была новая жизнь, до этого я занималась психологией, редактурой, переводами, теперь же на смену всему этому пришел фотоархив Евгения и Якова Хенкиных. Мнение специалистов в разных странах только усиливало это чувство ответственности, все говорили, что у нас в руках сокровище, и никто не говорил, что же и как надо с ним делать. Порой казалось, что я будто подчиняюсь воле случая и судьбе: на меня «упало» то, что невозможно не сделать и невозможно сделать. И началось: 10-12-часовые рабочие дни, поиски людей, адресов, статей; детектив, который писал сам себя; общение с прошлым, которое каждый раз на наших глазах становилось настоящим и будущим.

– Как-то вы обмолвились, что в доме Вашего детства не часто говорили о Вашем дедушке Якове и о его брате Евгении. Что нарушило это молчание?
– Пожалуй, это сделали сами фотографии, когда пришло их время. Еще маленькой девочкой я играла с отпечатками, придумывала истории про запечатленных на них людей. Что-то ведь заставило меня увезти с собой в Швейцарию коробки с негативами. Честно сказать, до того, как появились на свет снимки, большого интереса к прошлому семьи у меня не было. Мой сын Денис в 13 лет увлекся составлением генеалогического древа, нарисовал его на листах ватмана, которые впоследствии тоже приехали в Швейцарию и были некоторое время единственным источником информации, опираясь на которую мы могли начать поиски в архивах Ростова-на-Дону, Петербурга, Берлина. Документы, домовые книги, записи в синагогальных книгах и в ЗАГСах.. Общество «Мемориал» нашло информацию о месте гибели и могиле Якова Хенкина, центр «Возвращенные имена» опубликовал в «Ленинградском матертирологе” сведения об аресте и расстреле Евгения Хенкина. Фотографии начали постепенно «раскрываться», раскрывать свои секреты и ставить перед нами все новые вопросы. Поиск ответов на эти вопросы увлекал и занимал все время. Моя жизнь кардинально изменилась. Узнаваемость и параллельность стали буквально пронзать: прошлое перестало быть «где-то там» и стало проявляться «здесь».

– Ваши детские игры с отпечатками – ранний опыт монтажа памяти. Чему Вас научило это «раскладывание на свету»: распознавать лица, интуитивно доверять деталям, замечать фон, чувствовать время в жестах, узнавать взгляды, предметы?
– И тому, и другому, и третьему. Ты учишься верить деталям: складке ткани, положению руки, блику на стекле. Понимаешь, что фон – это не просто фон, он рассказывает не меньше, чем лицо.
Потерянные фотографии могут вернуться, потерянные дневники могут найтись. Это история общения с прошлым, которая превращается в общение с будущим. Начинается все с первой загадки – почему я не выбросила негативы деда? Ведь я все выбрасывала, дарила, я не любила старые вещи – у нас когда-то хранились два увеличителя, баночки с химикатами с надписями на немецком языке. Увеличители я предлагала друзьям-фотографам, но они говорили, что эта рухлядь никому не нужна. А разглядеть что-то на старых плёнках было трудно и незачем. Но что-то меня удерживало… И вот в 2012 году оказалось, что не напрасно удерживало.

– Вы родились в Крыму, жили в Петербурге, теперь живёте в Лозанне, связаны через архив с Берлином 1920–30-х. Если сравнить эмоциональные «температуры» этих трех точек, где память звучит громче, а где – тише?
– В Петербурге память звучит телесно – дождь, лестницы, старые коммунальные квартиры, окна. В Лозанне – рабочая температура: здесь архив стал делом, планом и ответственностью. Берлин – это ощущение дежавю, хотя мои маршруты воссоздавали скорее кураторы и историки, исследователи города и фотографии. Но именно Берлин дает эффект «живого узнавания»: ты идешь по улице и знаешь, что это уже происходило, а теперь происходит с тобой.

– На выставке в Тель-Авиве подчеркиваются «парные» мотивы: снимки и сюжеты фотографий Якова перекликаются со снимками и сюжетами фотографий Евгения. Есть ли в Вашей собственной жизни подобные невидимые рифмы – повторяющиеся жесты, маршруты, вкусы, которые вы определяете как семейные?
– Да, эти рифмы всплывают – в интонациях, в привычке смотреть на детали, в самой логике общения с людьми.
Мне было бы очень интересно поговорить с ними –Яковом и Евгением, задать им миллион вопросов.

– Как именно и когда появился у Вас критерий «пора»: страх за уязвимых, долг перед предками, готовность говорить публично, встречаться с теми, кто готов слышать?
– – Практически сразу, и тут были переплетены долг и страх: пленки могли потеряться, сломаться, могли «потечь». Мне прямо сказали: «Если запахнет уксусом – это значит, что ты теряешь архив». Эта простая фраза многое определила. Одновременно пришла готовность говорить публично, поскольку немедленно стало ясно, что это не только семейная история, а ткань времени, которая должна стать заметной и известной людям и истории. И, конечно, начались встречи с теми, кто слышит: кураторы, историки, реставраторы, фотографы, друзья – люди, у которых загораются глаза при виде этих фотографий, от этих историй.

– Когда Вы впервые поняли, что история семьи – не просто прошлое, а что-то живое, что продолжает происходить с Вами?
– Наверное, в 2012 году, когда вместо печати стало возможным сканирование, и пошёл обмен: плёнки катались туда-сюда, а сканы собирались в копилки. Тогда всё изменилось: я показывала материал специалистам, слышала «это удивительно», и в тот же день искала, кому звонить дальше. А ещё – когда поняла, что люди сами начинают нас находить: музыковед, который пишет про Евгения и терменвокс, генеалоги и архивисты, которые помогают найти предков и потомков большой семьи Хенкиных, знакомые и незнакомые люди, которые создают цепочки связей. История «собирала» вокруг себя тех, кто ей нужен.
Плёнки пережили невероятное: коммуналку на Невском с жарой, холодом, влажностью; переезды; десятилетия забвения. Парадоксальная версия их спасения – «их никто не разворачивал». Когда профессионалы в Берне начали разрезать и упаковывать негативы «как положено», меня предупредили: это риск, пленки могу рассыпаться. Я испугалась – и это был правильный страх: он мобилизует. С деньгами помогли – неожиданно, по-чудесному. Потом, уже началось системное высокоточное сканирование в Голландии. Архив стал полностью цифровым: и плёнки, и фотографии. Теперь мы должны только беречь копии на разных носителях.

– К выставке в Тель-Авиве выпущен двуязычный каталог со сборником статей. Какие еще выпущены книги о коллекции?
– Была выставка в Санкт-Петербурге в 2017 году, о которой написано множество статей и издательство Государственного Эрмитажа выпустило каталог этой выставки, проходившей в Главном штабе Эрмитажа. В конце 2019 года вышла книга «Les Frères Henkin. Photographes à Leningrad et à Berlin»о братьях Хенкиных, опубликованная швейцарско-французским издательством Éditions Noir sur Blanc на французском языке – и это отдельная счастливая история: издательница просто увидела фотографии и сказала «да». Ковид всё прервал и перенёс – презентации и выставки переехали на 2021–2022 годы. Но именно в этой паузе случилась цепочка встреч, которая привела в Тель-Авив: разговоры и письма, Париж, подруги подруг, почти столетняя Жюдит Элькан-Эрве, руководительница Фонда фотографии Люсьена Эрве и Рудольфа Эрве, которая познакомила меня с представителями музея Эрец-Исраэль, и, наконец, емэйл из музея. Мы какое-то время приглядывались друг к другу в зумах, потом решили: выставка будет. Её структура и лексикон – иные, чем в Эрмитаже, и это счастье: когда материал попадает к неравнодушному куратору, он звучит заново. Большие отпечатки превращают зал в пространство, «в котором они жили»; крошечные альбомные фотографии в витрине дают правильную перспективу от прошлого к будущему. Мы не вмешивались, говоря куратору Раз Самире «Это ваша выставка, делайте её своей». Но нас слушали и слышали – вплоть до обсуждения цвета обложки каталога всей командой. Такая сосредоточенность на деталях говорит о любви и уважении к материалу.

– Казалось бы, напрашивается сделать подобную выставку и в Берлине?
– Берлин долго «намечался» и всякий раз срывался: директора уходили, музеи ремонтировались, кураторы менялись. Парадокс этой истории – она вся состоит из совпадений и переназначений; иногда кажется, что она живёт по собственному графику, и нужно просто быть рядом и ждать её «часа».
Архив изменил всё: круг общения, ритм дней, географию, язык. Я стала и более общительной, и более молчаливой: круг знакомых расширился, но я предпочитаю обсуждать с ними дела архива. Перестала «по-семейному» называть деда и его брата Женей и Яшей – теперь это Евгений и Яков ХенкинЫ, фигуры истории. И всё равно это цепочка чудес – житейских, то выстраданных, то счастливых. История о том, как фотография возвращает миру его голос; как прошлое выбирает момент, чтобы снова стать настоящим.

– Как эти фотографии меняют тех, кто с ними соприкасается, как на них действуют? Я сама на выставке в Тель-Авиве увидела фотографию – интерьер комнаты, большой стол, за которым собралась семья, барометр на стене… И меня просто пронзило – точно такой же барометр висел в квартире моего дела в Москве. Хотя сама фотография сделана в Берлине. Меня это просто потрясло. Узнаваемость и параллельность – суть этой выставки. И будущее, и прошлое, и причастность.
– Где-то году в 2013-м мы первый раз показывали в Германии архив в процессе переговоров о выставке: принесли на встречу 20 фотографий, половина разговора велась по-немецки. И вдруг наша собеседница смотрит на фотографию, краснеет, у нее на глазах появляются слезы, и она говорит: «Это моя мама…». С ума сойти! А потом она вглядывается внимательнее и говорит «нет, мама же еще не родилась в это время!». Но это тоже было ощущение причастности, узнавания, ощущение себя в истории. И я у нее тогда спросила «думаете, что это интересная фотография?». Она на меня посмотрела с какой-то почти агрессией и воскликнула: «Как будто вы этого не знаете! Эти снимки – потрясающие!». И я даже растерялась – люди могут воспринимать эти старые фотографии как часть своей жизни.

– Для меня, практически случайно прикоснувшейся к архиву братьев Хенкиных, вся эта история если не эзотерическая, то очень глубоко жизненно-философская. Если представить Берлин и Ленинград как два разных способа смотреть на мир, то они различаются в оптике братьев – в скорости движения, плотности улицы, лице прохожего, доле случайности. Берлин у Евгения Хенкина – широкий жест и лёгкая ирония, улица как сцена с множеством входов. Ленинград – плотность, камерность, внимание к внутренней напряжённости кадра. В моей оптике они теперь переплетены: именно это смешение создаёт то чувство «переливаемости», когда прошлое не отменяется будущим, а продолжает в нём звучать.
Я знаю, что вы еще не видели выставку в Тель-Авиве – приезжайте, мы вас ждем!

*****

«Евгений и Яков Хенкины: Параллельные воспоминания («Образы памяти»).
Первая в Израиле выставка братьев Хенкиных – фотографов, работавших параллельно в Ленинграде и Берлине.
Куратор выставки: Раз Самира
Со-куратор: Илана Эллада Мататов
Выставка продлится до 7 февраля 2026 года
Адрес: MUZA – Музей Эрец-Исраэль – ул. Хаим Леванон, 2, Рамат-Авив, Тель-Авив
Часы работы:
Понедельник, среда – 10:00–16:00
Вторник, четверг – 10:00–20:00
Пятница – 10:00–14:00
Суббота – 10:00–18:00
Воскресенье – музей закрыт

Телефон: 03-6415244
Сайт: https://www.eretzmuseum.org.il/
Facebook: https://www.facebook.com/eretzmuseum/
Instagram: https://www.instagram.com/eretzisraelmuseum/
Архив Братьев Хенкиных – – https://henkinbrothers.com/ , https://www.facebook.com/HenkinBrothers