Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Верхнее фото: Elizaveta Blumine. Photo – ©  by Mathias Baier

Елизавета Блюмина – известная немецкая пианистка и дирижёр, обладательница престижной музыкальной награды Echo Klassik, родилась в Санкт-Петербурге, где училась в специальной музыкальной школе и консерватории имени Римского-Корсакова. В 19 лет она переехала в Германию, куда была приглашена после победы в музыкальном конкурсе. Позже жила во многих городах мира – Женеве, Мадриде, Риме, Дублине и т.д. Выступала в крупнейших залах мира, в том числе в Карнеги-холле в Нью-Йорке, в Берлинской филармонии, в консерватории Милана.
Но помимо прочего Елизавета – большой друг Израиля. Это проявляется во многом: от поддержки израильских музыкантов и композиторов, благотворительных концертов в пользу Израиля до организации израильских фестивалей в Германии. Об этом и о многом другом Елизавета Блюмина рассказывает в интервью Ольге Черномыс.

– Ваше имя часто встречается в связи с возвращением в мировой музыкальный контекст имени польско-еврейского композитора Моисея (Мечислава) Вайнберга. Готовясь к интервью, я послушала его музыку – прекрасную совершенно, почитала биографию. Была, честно говоря, поражена: классический композитор, написал массу произведений, но параллельно – музыку для всем известных мультфильмов “Винни-Пух” и “Каникулы кота Леопольда”, для фильмов “Летят журавли”, “Афоня”, “Тегеран – 43” и множество других. А мы, кто знает наизусть эти фильмы и песни, понятия не имели, кем они написаны. И уже тем более большинство не знает, что он же автор двадцати двух симфоний, семи концертов, семи опер и балетов и т.д. (От редакции: В последние годы в Израиле музыка Моисея Вайнберга исполняется в программах как Иерусалимского симфонического оркестра, так и Симфонического оркестра Ришон ле-Циона, а постановка о его оперы «Пассажирка» в Израильской Опере в 2019-м году пользовалась небывалым успехом).
– Да, он выживал с помощью музыки для кинофильмов и мультфильмов. В 2013 году в Тель-Авиве я сделала интервью с его дочкой Викторией. Вайнберг родился и вырос в Варшаве, в семье композитора и актрисы еврейского театра, закончил консерваторию и в 1939 году получил стипендию для обучения в Америке. Но наступило 1 сентября, они бежали из Варшавы всей семьей. Так получилось, что его родители и сестра решили ненадолго вернуться домой, была проблема с ногой у сестры. И больше он их не видел: выехать не смогли, погибли в концлагере.
А Моисей (его польское имя Мечислав) смог спастись, но прожил очень тяжелую жизнь. Еврей, говорил с сильным акцентом – к нему всегда относились как к чужому. Но его очень поддерживал и любил Шостакович. Во время войны Вайнберг из Минска бежал в Ташкент, там познакомился со своей будущей женой Натальей Михоэлс, дочерью Соломона Михоэлса. Оттуда он отправил партитуру своей симфонии Шостаковичу в Москву. И Шостакович похлопотал, чтобы Вайнбергу разрешили приехать в Москву в 1943 году, где он и остался до своей смерти в 1996 году.
В 1953 году, ровно в тот день, когда, когда Давид Ойстрах сыграл его произведение, Вайнберга арестовали. Он просидел на Лубянке три месяца, а в это время Шостакович написал Берии письмо: “Возьмите меня, но освободите его”. До сих пор непонятно, почему его отпустили: то ли из-за смерти Сталина, то ли благодаря Шостаковичу.

– В какой момент вы решили серьезно заняться музыкой Вайнберга?
– Я начала его играть, записывать еще когда была студенткой. Была первой. Его вообще никто не знал, от меня все отбрыкивались и говорили: “Кто это, что это?” И даже Гидону Кремеру, который сейчас его много исполняет и записывает, понадобилось три года моих уговоров.

– Судя по всему, вы не только Гидона Кремера уговорили, сегодня  музыка Вайнберга исполняется очень много.
– Да, потом пошла волна, люди начали понимать значение этого композитора. Я продолжала записывать, искать музыкантов. Потому что, если ты открываешь нового композитора, записи должны быть качественными, с очень хорошими музыкантами. Обратилась к солистам Берлинской филармонии, к первому кларнету Венцелю Функсу, которого обожаю. Мы были незнакомы, но он посмотрел ноты и согласился. И вот уже почти двадцать лет я играю Вайнберга во всех концертах, много рассказываю о нем.
Кульминацией этой всей работы стал квинтет, который был переделан специально для меня фаготистом Государственной оперы Берлина, как концерт для фортепиано с оркестром, ведь фортепианного концерта у Вайнберга нет – Piano Quintet, Op. 18: V. Allegro agitato
Он написал замечательные оперы, например, оперу “Идиот”, которая была поставлена в Германии. Я дружу с дирижером Томасом Зандерлингом, и перед премьерой “Идиота” он приехал к нам домой в Дублин с партитурой, мы тогда много говорили о Вайнберге. Его судьба – во многом типичная для еврейского художника, который всюду был чужим. Умер в бедности, его даже похоронили в чужой могиле, под крестом, потому что так было бесплатно.

– Вы ведь тоже из семьи выживших в Холокосте?
– Моя семья пережила и Холокост, и блокаду Ленинграда. Отец моей мамы был родом из Белоруссии, из Слуцка, он единственный, кто остался в живых из большой семьи. Мамина мама была из Украины, из Чернигова, обладала феноменальным голосом и приехала в Ленинград учиться, но из-за природной застенчивости карьеру не сделала. Когда началась война, у нее были две дочки: одной восемь лет, а другой – моей маме, всего несколько месяцев. Перед блокадой уходил один из последних поездов, на котором вывозили детей. Бабушка посадила старшую дочь на этот поезд. А потом вдруг что-то внутри у нее щелкнуло, она побежала обратно на вокзал и забрала дочку прямо из поезда. Потом выяснилось, что тот самый поезд разбомбили в дороге. Так выжила моя тетя Вера, став потом талантливым математиком. Мама и тетя на самом деле почти ничего не рассказывали ни про войну, ни про блокаду. А других близких родственников, кроме тети, у меня не было. Бабушки и дедушки умерли до моего рождения.

– Может быть, поэтому вы так легко уехали в свое время из России?
–  Да, может быть. Когда я уезжала, уже открылись границы. Мы ехали не по еврейской линии, как многие тогда. Я выиграла первую премию на конкурсе и получила предложение учиться в Гамбурге. А мама начала свою работу в Германии в качестве профессора.

– А кто мама была по специальности?
– Мама, ее звали Мара Медник, преподавала в Ленинградской консерватории. Она была звезда аккомпанемента и приехала преподавать в Гамбургскую высшую школу музыки (Hochschule für Musik und Theater Hamburg), где я училась. Позже ее пригласил виолончелист Борис Пергаменщиков в Берлин, и четыре года, до его смерти, она вела его класс, аккомпанировала всем его студентам.
Мама была феноменальной, вундеркиндом. Вот я – не вундеркинд, а она – да. Она умерла полтора года назад, и в июне этого года я устроила концерт в ее честь в Эльбской филармонии. Пригласила ее студентов: сегодняшних профессоров, обладателей первых премий. Почти в каждом оркестре встретишь её бывших студентов. Она была очень, очень честным музыкантом. На сцене могла буквально убить кого-то взглядом – если это было недостаточно хорошо. Но в Гамбурге её студенты временами жили у нее в квартире, она им готовила, занималась с ними. Боролась за них.
Один из ее студентов, израильский виолончелист Амит Пелед, рассказывал истории: например, когда она с ним приехала на конкурс, ему выпало выступать первым, и она сказала: “это невозможно, ты не будешь играть первым, иначе тебя забудут”. И договорилась, чтобы он играл позже. Борис Пергаменщиков говорил маме: “Если ты с ними ездишь, они получают первые премии”. Так и было.

– А у кого вы учились?
–  Мне повезло, у меня были феноменальные педагоги. Я училась у Елены Соломоновны Гугель, ученицы Генриха Нейгауза. Мама привела меня к ней в пять лет. Забирала меня из детского сада, и полтора часа мы тащились в переполненном автобусе через весь город, поднимались без лифта на пятый этаж. Мама подталкивала меня сзади, а я это всё тогда ненавидела. Хотела только танцевать, а не слушать какую-то старую учительницу.
Но сейчас я невероятно благодарна маме и педагогам за то, что у меня есть основа, эта фортепианная нейгаузская школа. Она дала мне чувство звука, отношение, пение на рояле. Мы, пианисты, ведь играем на этом ударном инструменте – но если нам удается петь на рояле, мы выиграли.

Elisaveta Blumina plays Mieczyslaw Weinberg

– И как вы себя чувствовали, приехав 19-летней студенткой в Германию?
– Сначала была просто потрясена этой чистотой, ментальностью. Hochschule für Musik und Theater Hamburg (Гамбургская высшая школа музыки и театра) расположена в красивой вилле на озере Альстер. Раньше она принадлежала одному еврейскому меценату, нацисты ее спокойненько отобрали и больше никогда не вернули. Я училась у Евгения Королева, в прошлом московского профессора. А потом уже ездила учиться и в Лондон к Раду Лупу, и год провела в Бернской консерватории у Андраша Шиффа.

– Я читала, что вы жили какое-то время и в Риме, и в Америке – двигались за работой?
– Это было из-за мужа, он физик, его приглашали на постдок в разные университеты. И выглядит это так: мужу дают место и ты, как овца, едешь за ним со своими двумя роялями, двумя маленькими детьми и учишь очередной язык. Поэтому я свободно разговариваю на шести языках: не потому, что сидела и учила, а потому, что с удовольствием кокетничала в магазинах с продавцами на языке очередной страны, а им было приятно меня поправлять.

– У каждого музыканта, мне кажется, есть какая-то генеральная линия, музыка, которую он любит больше всего и исполняет чаще всего. У вас есть такое?
– Я записала почти 40 альбомов. И примерно половина из них – на основе музыки еврейских композиторов. Не хочу сказать, что специально выбираю композиторов еврейского происхождения, но я понимаю эту музыку, нутром чувствую связь с ней и знаю, как это играть. И, безусловно это связано с моим собственным еврейством.

– Кто эти композиторы, помимо Вайнберга?
– На втором месте после Вайнберга для меня стоит Григорий Фрид, и они, кстати, были очень дружны. Фрид в числе прочего написал оперу “Дневники Анны Франк”, которую исполняли в Израиле. Он был необыкновенным человеком. Прожил ровно 97 лет, помимо музыки много рисовал, писал книги, бегал марафоны. И почти 50 лет, до самой смерти в 2012 году руководил МММК – Московским молодежным музыкальным «Клубом Фрида» при Доме композиторов в Москве.
Потом композитор Николай Капустин, с которым я тоже была знакома, записала его квинтет с квартетом саксофонов.

– Но вы ведь исполняете  не только музыку еврейских композиторов?
Чтобы хорошо играть и Вайнберга, и Прокофьева, и Шостаковича, и современную музыку, нужно обязательно играть Баха, Бетховена, Моцарта. Чтобы не падал уровень пианизма. Во время короны я этим занималась. Записала диск Баха в аббатстве.

– В аббатстве?
– Да, это очень известное место – Marienmünster, там стоит замечательный старый рояль Steinway, и три дня я записывала на нем Баха (альбом “Bach 21” можно  послушать по ссылке https://open.spotify.com/album/16jkMS74HRplA2FnuBIkkO?si=2_CgE9hQQ4y1T6YYWXwp-A).
Сейчас пришла к Шопену. В декабре этого года у меня будет концерт в Швейцарии, где в первом отделении я буду играть новые произведения известного украинского композитора Валентина Сильвестрова, которые он мне посвятил. Мы дружим с 2009 года. А другое отделение полностью – ноктюрны Шопена. Классика приводит меня в норму.

– Есть ли у вас связи с израильскими композиторами и музыкантами?
– Я много делаю для израильских композиторов, для наших бывших соотечественников – таких как Ури Бренер, Юрий Поволоцкий или Борис Пиговат. Поволоцкого я играю практически на каждом концерте. И не только потому, что он посвятил мне и моему сыну свои произведения. Израильских музыкантов я приглашаю на музыкальный фестиваль в Гамбурге, художественным руководителем которого я являюсь уже много лет.

– Кстати, о фестивале. Как вы оказались с ним связаны?
– Фестиваль появился 15 лет назад, и когда стал умирать, организаторы пришли на мой концерт и сказали примерно так: “О, у нас есть вот такой фестиваль, не хочешь ли ты его возглавить как художественный руководитель?”. Я ответила: “Конечно хочу, ура!” И с тех пор я занимаюсь им: каждый год составляю восемь – десять концертных программ, придумываю концепцию и представляю разных композиторов.
Один фестиваль был посвящен Вайнбергу, другой – Григорию Фриду, третий русским композиторам в эмиграции: Стравинскому, Прокофьеву и т.д. Концерты проходят в Эльбской филармонии (Elbphilharmonie) и других красивых залах. И каждый год я заказываю произведение одному из израильских композиторов, которое он сочиняет специально для нас.
А еще на протяжении 18 лет я участвовала в организации концертной серии „Music in Jewish Contest“ недалеко от города Галле. Концерты там происходили в маленькой синагоге с изумительным голубым небосводом на потолке, единственной синагоге, которая не была уничтожена.

– Такие вещи требуют немалых вложений…
– Одно время мне помогал потрясающий человек, евангелист, который очень любил Израиль. Каждый год он тратил все деньги на то, чтобы отвезти 10 человек в Израиль и показать им страну. Просто святой. Он стал спонсором фестиваля “Гилуим”, который я организовала под Магдебургом. Туда я приглашала именно израильских музыкантов и композиторов, главной идеей было их поддержать. На сцене был огромный флаг Израиля. Тогда BDS не была в разгаре. Было проще. Никто не бойкотировал такие мероприятия, не визжал и не срывал концерты.
К сожалению, тот человек через три года умер и фестиваль остановился.

– Вы родились в России, давно живете в Германии, путешествуете по разным странам. Насколько сильно вы чувствуете себя связанной с еврейскими традициями, с Израилем?
– С еврейской традицией я была связана всегда. Мои дети везде учились в еврейских школах. Во время беременности вдруг начала есть кошерную еду. Одно время учила иврит: обклеила всю квартиру ивритским алфавитом, слушала кассеты. И сейчас снова начала очень интенсивно этим заниматься, потому что иврит обожаю, очень люблю его звучание, эту речь.

– Когда вы впервые побывали в Израиле?
– В Израиле у меня нет прямых родственников, и к моему большому сожалению, я попала туда очень поздно, лет 10 назад. Но теперь уже не могу оторваться. Сначала каждое лето преподавала фортепиано в Цфате на клезмерском фестивале по приглашению Еяля Шилоаха. Потом привезла мою маму, которая преподавала там же. А сейчас каждый год я приезжаю в Арад, преподаю у Михаль Таль на фортепианном фестивале.
Я очень-очень люблю Израиль. Можно наслаждаться архитектурой Италии, Испании, или Австрии. Но Израиль – как магнит, страна, которая тянет тебя, и это невозможно объяснить. У меня в Израиле даже появилась семья.

– Как это?
– Однажды ко мне обратилась израильтянка Жанна. Уникальный человек: она физик, при этом очень музыкальная, играет в самодеятельных оркестрах на флейте, на гобое. У нее нет сестер и братьев, и она решила, что я теперь ее сестра. Теперь в каждый приезд в Израиль я живу у нее. И каждый раз дарю картину, так что все стены ее квартиры – в моих картинах. В последнее время она начала заниматься керамикой и делает это очень красиво и профессионально. Вот такой мультиталант.

– Очень израильская история: “а теперь ты моя сестра…” Давайте, кстати, поговорим о картинах. Это особая живопись, музыкальная, а вы художник-синестетик. Что это значит?
– Это просто. Каждый звук, который я слышу, ассоциируется с определенным цветом, причем цвет в течение моей жизни не меняется. Ре – всегда оранжевый, ре бемоль – темно- оранжевый. Синестетиками были Кандинский, Скрябин, Римский-Корсаков, Мессиан.

– То есть каждая картина –  музыкальное произведение?
– Да, именно так. Лет десять назад я начала с того, что рисовала цветные точки. Слышу ноту – ставлю точку, еще одну ноту – еще точку. Естественно, я и не мечтала называть себя художником. Однажды нарисовала очень маленькую картину по ноктюрну Шопена и поставила во время исполнения на сцену. И эту картину купили сразу же после концерта. Потом стала показывать картины профессионалам, и они меня очень поддержали. Художник Максим Кантор написал обо мне восторженную статью, и после этого я начала называть себя художницей. За эти годы я уже продала более ста картин.

– Расскажите, что происходит в Германии с еврейской диаспорой, с отношением к Израилю?
– Германия летит в пропасть, начинает походить на Советский Союз или ГДР, только хуже. И не только потому, что приехало много миллионов арабов. Уже с 2014 возникла такая мода: надел эту тряпочку и пошел кричать что-то антисемитское. К сожалению, большое значение имеют израильские евреи, которые живут большей частью в Берлине и не переставая поносят Израиль. Для диаспоры это – нож в спину. Немцы ведь привыкли: то, что показывают по телевизору, это и есть правильно. Если им говорят о том, что антисемитизма нет, значит его нет! А если израильская дирижер говорит, что Нетаньяху – Гитлер, у них уходит чувство вины. И немцы за это ужасно любят таких израильтян. Кстати, я совершенно не понимаю, зачем Израиль спонсирует фильмы, в которых Израиль показывают в отнюдь не позитивном свете. Для чего такое «самоуничтожение»? Это очень опасная для нас ситуация.

– Опасная – в прямом смысле слова, угрожающая жизни?
– Я всегда носила свой магендавид, и в Петербурге, и в Германии. Сейчас я надела совсем маленький, чтобы его было не очень видно. Потому что это опасно. Нас предупредили ничего не показывать, в кипах не ходить. Еврейская жизнь сходит в Европе на нет.

– Как вы пережили 7 октября 2023 года?
– Мы не пережили, мы до сих пор в шоке. Сначала не могли поверить: как самая-самая израильская армия могла это допустить? Когда появились подробности, мы начали думать, как помочь. И все концерты, которые были запланированы, стали посвящать жертвам 7 октября. Собирали деньги, на одном концерте в городе Гиссен собрали 5 тысяч евро.
Мой сын – замечательный фаготист, дебютировал в Берлинской филармонии и Карнеги-холл. После 7 октября принял решение поменять фамилию. Он был Эмануэль Зинт, а стал Эмануэль Блюмин-Зинт, чтобы звучало более по-еврейски.
У меня дома висит израильский флаг. Я поддерживаю Израиль с огромным удовольствием, каждый день пересылаю знакомым и незнакомым какие-то статьи в защиту Израиля. Все время думаю, что еще могу сделать.

– Спасибо большое за это. Очень ценно для нас.
– А вы ценны для меня. Я очень верю в Израиль. Конечно, с одной стороны, я в ужасе. А с другой стороны, тот самый евангелист говорил мне: мир рухнет, полетит к чертовой бабушке, а Израиль останется на месте. И я в это верю. Вот и все.

Сайт Елизаветы Блюминой – http://www.blumina.com