Share

Tweet

Share

Share

Email

Comments

Заглавная иллюстрация – Yossi Mark, Nocturne, 2020-2023, oil on canvas, 114.5×162 cm – предоставлено Chelouche Gallery 

Текст   – © LR

Парадоксальная ситуация: война обесценивает тело, уничтожает его, и в то же время делает активом/объектом обмена, как будто в XXI веке мы вдруг оказались на рынке работорговцев; общество принимает тело не нормативное, но продолжает вкладывать кучу сил в его привлекательность и даже культ; наконец, репрезентация страдающего тела не вытесняется из общечеловеческой, базовой этики (читай: сочувствует), но в то же время совпадает с бессовестной эксплуатацией. По истории тела написаны километры текстов, она продолжает развиваться, и как же это происходит в современном израильском искусстве? Спойлер: решительно защищает телесное, душевное, витальное. Буквально вчера-сегодня-завтра – стоит только чуть-чуть изменить фокус зрения, и мы это увидим.

Бережное касание
В Яффо, изрисованном и исписанном вдоль и поперек, первое, что я вижу, выходя из дома – парный, поясной портрет. Наивный, забавный, в меру нахальный. Концепт телесного просто вырастает на городской стене. Путь в Chelouche Gallery лежит по центральным, благоустроенным улочкам, но даже здесь меньше всего ожидаешь увидеть реалистическое искусство. Если не знать творчества мэтра, это сюрприз: Йосси Марк и его «Немой диалог» (куратор Дрорит Гур-Арье) покоряют традиционным подходом, классическим письмом и столь же фундаментальной темой. Это диалог с матерью и с собой, диалог-наблюдение о принятии возраста. В центре внимания художника – изменения тела, течение времени, которое подчиняет эти изменения себе. И это драматичная страница их взаимоотношений, когда физическое присутствие и телесное угасание однозначны, с той только разницей, что первое – конечно… Кроме матери, еще два-три персонажа, с которыми возможен близкий контакт, тоже позволяют себя увидеть, рассмотреть, почувствовать.
https://www.israelculture.info/josi-mark-nemoj-dialog-vystavka-v-chelouche-gallery-v-starom-yaffo/
Переход от наблюдения к эмпатии и есть невербальный диалог. А дистанция интимного взгляда, именно сейчас, когда искусство все активнее ищет публичности и активизма, очень подкупает. Йосси Марк выразителен и лаконичен одновременно: у него ясные сюжеты, сдержанные композиции, деликатная теплая гамма. Один нюанс показался мне не случайным: более молодые люди изображены на определенном фоне – с книгой, у окна; а мама художника – только в кресле, без второго плана, без подыгрывающих ей деталей интерьера. Я бы отметила еще один тонкий прием, отчасти экспозиционный: триптих из вертикальных автопортретов, в которых графическое письмо наполняется цветом. Портреты остаются монохромными, но визуально обретают объем, даже фактуру. А можно проделать и обратный путь – и тогда глаз следует от наполненного, полновесного облика к невесомому, бескровному. Это язык живописца-мастера, но язык современный, адресованный современному зрителю.
Для меня выставка (работа художника и куратора) стала примером того, как в военное время израильское искусство (живопись 2020 – 2023 годов видится сейчас в тяжелом сегодняшнем контексте) не уходит в пропаганду и не сводится к плакату, а наоборот, остается человечным, внимательным, безусловно глубоким. Сопереживающим.
И я с огромным удовольствием отмечаю красные кружочки-наклейки рядом с полотнами: эти работы куплены/забронированы, пусть их буквально одна-две, но искусство не теряет поклонников, его хотят видеть и не декорировать что бы то ни было, а повышать градус эмоций, размышлений.

Долгая трагедия
«Фронт»  (https://www.facebook.com/ArtAboutExhibitionsIsrael/posts/pfbid0fpcHnW93z9SLhirmH1N75W6hmoTAPTSvqxaSLfuUgRddNeJuhn4docRVXr4i2rGhl) далек от гармонии, хотя слова «Horror and Harmony» выносит в название своего текста Илья Гефтер, предваряя экспозицию (куратор Дорон Лурье; Дом художников, ТА). Автор точно имеет право, но не попытка ли это эстетизировать войну, сделать «золотые погоны» ее символом, спрашивают мои коллеги в рецензиях.
Не могу согласиться: ни в коем случае не героизация, не реванш ни в каком значении, не эстетизация. Да, есть там золотые погоны, но давайте посмотрим на их носителей!
Начнем с того, что «фронт» продолжается, и не условно, не умозрительно, а буквально как военное противостояние, смертельно опасное. Повторяется, возвращается как состояние тысяч людей: современные фотографии и рисунки показывают искалеченные тела, искаженные ужасом лица. Сейчас Илья Гефтер подсвечивает это состояние не как отдельные события Второй мировой войны, а как процесс.
Почему художник думает о «той» войне, оказывается, спрашивают его зрители. А о чем нам ещё думать, если зловещие призраки бродят вокруг (причём в изрядных количествах)? Маршируют фантомы прошедшего, а в живописи это призраки в фашистской форме, еще больше унифицирующей их количество, некую массу, но не персоналии. Носители погон, носители стереотипов античеловечной идеологии – вот где Гефтеру очень помогли фотографии с групповыми портретами нацистов. Именно фотографии, а не мифы и «эстетика». Например, традиционные совещания кабинетного руководства, для которого живые люди – только пешки на «Картах № 1» и № 2. Безликие тела в форме – только фасад и диктат, однако всегда есть изнанка.

…пустые остовы зданий (во втором зале). Они лишены пейзажей, бродячих кошек, здесь нет даже мусора. Ничего, что остается после жизни. Разве что безучастное небо. Визуальный прием, делающий глобальную тему фронта/разрушения более насущной, конкретной, – неожиданное включение в живописное полотно фольги, каких-то мелких предметов. То ли каска разбитая, то ли ботинок разорванный. Всё в руинах, в развалинах. По сути, здесь даже нет символического контекста – это тоже изувеченное тело, только это тело города.
Групповые портреты спортсменок (уже куплены, судя по красным кружочкам) – тоже своего рода привидения из мрака. Индивидуальное стандартизировано, энергия тела направлена в нужное русло. Отчасти оммаж Лени Рифеншталь, но и советское сталинское искусство с этим работало, и мексиканское монументальное с его мечтами об идеальном теле. Многие мечтали об идеальных городах, даже идеальную нацию искали… Можно оглянуться чуть дальше, к Маринетти и итальянским футуристам (раз уж звучит упрек в героизации), что вернет нас в годы первой мировой войны. Совсем не чужд симпатиям к маскулинному, атлетичному телу и наш век, но милитаризм превзошел и использовал все это с точностью до наоборот.
А открывается экспозиция «Фронта» портретом бабушки художника (2017), и судя по датам написания, проект начался именно с «развалин» в том же году. Большая его часть создана в 2022 – 2023 годах, Илья напрямую связывает это с войнами в Украине и Израиле. Семейные портреты, буквально один – два, в новых, современных выставках, конечно, не случайны. Художники помещают их в контекст войны, и воспоминания о мамах и бабушках, даже если они эфемерны, выглядят необходимой опорой, теми самыми «корнями», которые превратились практически в клише, но вдруг оказались такими нужными. В качестве морального камертона. Парадокс в том, что искать его приходится внутри самого себя.

Тактики уклонения
Воспользуюсь названием видеопроекта белорусской художницы Ольги Кирилловой, возвращаясь в тель-авивскую галерею «Перископ», где Марина Мухин открыла персональную выставку «Камуфляж» (куратор Омри Горен) https://www.facebook.com/ArtAboutExhibitionsIsrael/posts/pfbid02Sd9toYfRmvoM9SehjNhnkhWDHbiZEYXBj4pyqxspTjGNUhqVXdUGubynMgMmHU7ql.
Признаюсь, столь убедительного проекта я не ожидала: очень технически выверенное и при этом прямое, емкое высказывание о телесном, о скрытом, явном и формах ухода от видимого.
В «Бытии и ничто» Сартр описывает отношение человека к своему телу как чувство стыда: ведь он хочет быть субъектом, и быть признанным (в этом статусе), а стыдится, если другие видят в нем только объект, предмет. Возможно, следуя этому мотиву, возникает желание художницы выстроить преграды, скрыть телесное любым доступным способом. И возможно, что зритель испытывает те же чувства. Во всяком случае, в пространстве галереи возникает сильное напряжение, его нельзя не почувствовать, а проходных, нейтральных работ здесь нет. Лет примерно через 80 после Сартра (тоже кстати военный, 1943 год) Марина Мухин показывает, что камуфляж может быть оружием, по крайней мере, его составной частью – так это выглядит.
Материалом для художницы становятся упаковочная бумага и паутина, ленты и маски, коробки и сети, вуаль и фата. Мы уже не можем сказать, где проходят границы тела и лица. Все средства хороши, чтобы скрыть реальные чувства и действия, и в этом поле происходит поиск зрителя, попытка разглядеть, понять происходящее с нами. Проект начинался в русле сборки новой израильской идентичности (художница родилась в Узбекистане), и в этой плоскости проблем тоже достаточно, но в сегодняшнем контексте «Камуфляж» выглядит зловещим. Марина Мухин честна и даже радикальна, потому что никакая фата не спасет героиню праздничной церемонии от сознания, что жизнь ее участников в любой момент может оборваться… Звучит пафосно, но и выставка выглядит монументально.
В известной степени, здесь можно вспомнить о феминистской повестке, но это тоже своего рода упаковка (для искусства). Отсылка к культуре селфи представляется более близкой: художница фиксирует свое изображение в пространстве, во времени, но в противоположность комплиментарным селфи, ее искусство не герметично, оно не консервирует образ и не украшает, а развивает его, не страшась разрушить каноны эстетичного.

«I. Was. There»
А вот в галерее «Zemак» – удивительно красивая выставка Шарон Браншер «I. Was. There» (https://www.facebook.com/ArtAboutExhibitionsIsrael/posts/pfbid0jbgeFpVrTUsW7hgtGC6J5oqWgzDmruYRDNch3k574vVb31CazpvfDHFC2kCho7Fql). Надо сказать, экспозиционный дизайн в «Zemak» всегда на высоте, но сейчас пространство сформировано просто идеально.
Не сразу понимаешь, что площадь галереи так же невелика, как у многих коллег.
Как же это всё рассказано – про «я была там»? С заявленным в названии акцентом на физическое присутствие героини «там», Шарон извлекает все возможное, ресурсное из материалов: фотографии, графики, камня, дерева, бумаги, каллиграфического письма, ready made-объектов и металла. В нескольких работах ей помогают коллеги Адасса Таль, Зив Геннель, Агар Тирош. Всего в экспликации 12 имен, но видимо, благодаря куратору результат коллаборации выглядит очень слитным, буквально бесшовным. Теоретически материалы и контрастируют, и поддерживают друг друга. Но сделано всё очень тактично, стильно, качественно. И это тоже к слову о телесности, только о телесности объектов.
В первом зале можно проводить урок по теме «как построить экспозицию на одной, ладно, двух фотографиях»: Шарон мастерски использует размеры, форматы, ракурсы, плоскость и объем, монохром и цвет, освещение в самой галерее и какие-то еще, неведомые обывателю секреты обольщения. На нижнем этаже подключается саунд-дизайн. Современное воспоминание о французском шансоне с аккордеоном, ведь между Яффой и Парижем – дистанция актуальная, художница время от времени живет во Франции, и этот опыт/флёр тоже используется. Здесь на первый план выходят поэзия и язык, мелодия языка, ощущение связи с местом и временем. Да, мы имеем дело с мультидисциплинарной работой, и «I. Was. There» мне представляется современной романтикой, представьте, с малыми архитектурными формами (репликами, конечно) и шрифтами (в старых письмах, плакатах и граффити на текстиле).
Романтика как тактика уклонения, почему нет. Во французской части выставки Браншер делает отсылку к Парижу периода между войнами, когда город был столицей мирового искусства. История и значение этого периода хорошо известны, я бы только хотела обратить внимание на то, что «I. Was. There.» служит хорошим примером для понимания темпоральности: в одном событии сходятся прошлое, настоящее и будущее. В какой мере и в каких качествах, рассмотреть интересно и вопрос этот, как всегда открытый.

Жанр как форма рефлексии
Чем больше смотришь, тем чаще задаешься вопросом, есть ли сейчас у израильских художников маргинальные жанры? И наоборот, супервостребованные?
Например, о Холокосте долгое время не говорили в жанре комиксов. В 1986 и 1991 годах вышли две части графического романа «Маус» Арса Шпигельмана, который табу нарушил и в 1992 году получил Пулитцеровскую премию. Очень многое изменилось с тех пор: в эпоху искусственного интеллекта вряд ли какие-то вето сохранятся, технологически, прежде всего; но и нулевая терпимость общества к публичным актам садизма (и их дальнейшей демонстрации) тоже пройденный этап. А что же происходит сейчас?
Фигуративная живопись/фотография с неизбежными поправками оказалась в себе уверенной, и мы видим ее сильные черты. Художники много работают в жанре коллажа, но я бы начала с отголосков кубизма и элементов деконструкции в экспозиции «Тело как тень движения» в том же Доме художника ТА (Купрали Лернфельд, куратор Дана Гиллерман). Если рассматривать выставку в оптике телесного, начало у проекта схожее с «Фронтом» Ильи Гефтера: фотографии, только уже детские. А дальше время ковида, физические и эмоциональные черты взросления дочери. Геометрия и большие форматы, как и яркая гамма для сюжетов с играми в саду делает зрителя созерцающим и настраивает на принятие, и только что-то неуловимое оставляет неопределенную тревогу. Та самая деконструкция как будто делит пространства, рассекает движения тела и качелей, заставляет глаз напряженно искать: что мы упускаем, что за кадром? Куратор Дана Гиллерман пишет о моментах контроля, о том, как материнство обнаруживает в человеке силу, о которой вы не знали, и страхи, которых не избежать (эпиграф из Линды Вутен). Но внезапно история прерывается – 7 октября. Интересно, что у выставки Лернфельд, как и у Гефтера, четкое смысловое разделение на 2 части, 2 зала. Солнечные, живые сцены в парке превращаются в черно-белые конструкции, металл в графике, металл как угроза. Детей тут нет.
Выставка, безусловно, интересная: в ней есть экспрессия и концепт, мастерство, соединение и контраст нескольких разных приемов. Очень созвучно моему ощущению, что после пыток детей 7.10 произошел конец (нашей сложносочиненной ближневосточной) истории, конец географии – нет теперь смысла в обсуждениях, где, кто и когда тут жил, куда и зачем вернулся и т.д. Есть люди и есть другая форма существования. Конец дискуссии, точка – бессмысленная железяка в пустоте.

«The hidden»
… а за коллажами идем дальше, едем в иерусалимскую галерею «Геула» (https://www.facebook.com/ArtAboutExhibitionsIsrael/posts/pfbid0pBwPXvYPpkksbVkvqrbropkzNSwi35Ubzk2M9notU9umqhFs1jhARZumRyVGK1iel), где Дрора Вайцман (куратор Елхай Саломон) представила 35 коллажей «The hidden». Что можно перевести как «скрытые», и это все то же: о телах, о душах, которые сейчас не воплощены в земных пределах. Проект без оговорок посвящен событиям 7.10. Казалось бы, от коллажа ждешь попытки удержать какой-то порядок, встроить разрозненные элементы в общую историю. Художница делает это по-своему: буквально вплетает телесное/жертвенное в пейзаж. Деревья, песок, свободный воздух…Визуально это опять поиск новой идентичности: физическое тело, вписанное теперь в природный объект, становится бессмертным? Если допустить, что камни, растения и вода неизбывны, неисчерпаемы… По соседству с Дророй Вайцман несколько работ Узиэля Рангеля и Оснат Шапира. Тонкая, почти нежная графика с брутальными сюжетами и опять отсылки: не без иронии – якобы древнегреческие вазы, и на все времена – Анна Франк.

«Почтовые открытки» Зеева Энгельмайера
Наконец, «Почтовые открытки» Зеева Энгельмайера немного поднимают настроение. Их я вижу в Тель Авиве, в Яффо, и в Иерусалиме тоже. По одному рисунку каждый день: занятное превращение серьезного автора, иллюстратора, педагога в психо/арт/терапевта. По словам художника, он начал серию «Открыток» через 3 недели после 7.10, когда шок стал отступать и Зеев нашел в себе силы поддержать своих подписчиков, дать им надежду и оптимизм. «Больше всего это похоже на объятия», – пишет художник. В старом Яффо можно увидеть этот проект, перешагнувший из фб-публикаций в лайт-боксы, в тень исторических зданий, чья реставрация по-прежнему привлекает восхищение туристов. Да, не смотря ни на что, их много. Тело города, его социо-культурный ландшафт впитали все подтексты, и декоративный, в том числе. Радость прогулки, любопытство, но и общая тревога будоражат фланирующих. Проект «Now!» коллективный, в нем приняли участие Лена Губерман, Дор Пазуэло, Дов Газит, Охад Цвигенберг, Йосси Зелингер, Ор Йогев.
Зеев Энгельмайер участвует и в иерусалимском проекте «Name & Face» (площадь перед муниципалитетом), а всего художников здесь 50. Личные имена и истории, заложники, солдаты, которым шлют поддержку – простые рисунки, забавные и оптимистичные сюжеты, много яркого, детского, как бы детского… За которым стоит бесконечное сопереживание, постоянная наша включенность в события войны.

«Лица и маски»
Отдельно хочу сказать о «Лицах и масках» Лены Губерман. Две работы можно увидеть в «Now!» в Яффо, но вся серия, конечно, более развернутая. Маски керамические, художница работает с этим материалом не так давно, но очень увлеченно. По мысли Бориса Гройса, чтобы стать идеальным, человек должен ускользнуть, должен спрятаться от взглядов посторонних, которые делают его уязвимым. И как следствие возникает самодизайн художника: это очень индивидуальное самообрамление, создание новой рамки с использованием своего тела и даже самой жизни. Полностью легитимная практика эстетизации, а в нашем случае – двойные портреты с масками. Серия была начата за 2 месяца до войны и создавалась в последние полгода. «Это автопортреты, отчасти связанные с детством, психологией, временем взросления. Сначала хотелось закрыться, хотелось себя защитить, но со временем возникла необходимость открыть замкнутое пространство, – рассказывает художница. – Маски получили новое значение, а двойной портрет дает возможность лучше увидеть себя»
«Увидеть себя» – пожалуй, самый внятный посыл израильского искусства сегодня. В меру традиционный, но обновленный трагедией; понятный миру, не провинциальный, но сконцентрированный все же на себе. Увидеть себя и понять, что же собственно мы защищаем в этой войне. Воин, герой, что интересно, остается пока не самым проявленным, но та активность, с которой работают художники, дает надежду, что скоро мы сможем лучше увидеть и эти образы тоже. (Женщины-героини появились, хотя пока только на плакатах) Национальный пантеон – это ведь очень важно, в культурной повестке и вне ее. Видение будущего в понимании израильтян было бы супер-интересным – запрос точно существует, и при пассионарности художников, надеюсь, это видение (предчувствие, прогноз, мечта) не за горами. Не только визуальное искусство рефлексирует, но и в театрах аншлаги, и концертные залы наполняются, и фестивальные программы все шире. «Взломано всё», но воля к жизни, еврейские ценности – как же это все сейчас принципиально, как категорически актуально.